отсюда нельзя выйти не приходи в город
Говорят, если ты однажды увидишь эту табличку — значит, ты уже здесь.
Говорят, что Valentine не отмечен ни на одной карте. Те, кто когда-то проезжал мимо по старой дороге, видели только пустыню да ржавое колесо обозрения, торчащее над горизонтом, словно сломанная игрушка великана. Потом дорога исчезала, будто её стирала чья-то невидимая рука, и путник понимал: он уже здесь. Город стоит на ровной, как стол, земле. Ни холма, ни речки, ни даже одинокого дерева. Только табличка у въезда: «Valentine», буквы чёрные, жирные, выжженные в дереве так давно, что краска вросла в волокна и стала частью доски. Кто её поставил — никто не помнит. Ночью здесь всегда полнолуние. Луна висит низко, огромная, цвета старого серебра, и по ней медленно ползут рваные облака, будто кто-то рвёт небо грязными руками. Когда облако закрывает диск, город тонет в абсолютной тьме; когда открывает — лунный свет падает так ярко, что становится больно глазам. По главной улице ходят люди. Они идут медленно, шаркая ногами по пыли. Лица серые, как пепел. Глаза пустые. Кто-то в старых ковбойских шляпах, кто-то в истлевших платьях позапрошлого века, кто-то в одежде, которую уже не носят ни в одном живом городе. Они не разговаривают. Не смотрят друг на друга. Просто идут: от салуна до шерифской конторы, от конторы до аптеки, от аптеки обратно к салуну. Бесконечный круг. В окнах иногда загорается свет. Тусклый, жёлтый, дрожащий — будто внутри кто-то чиркает последней спичкой. Свет держится несколько секунд и гаснет. Через минуту загорается в другом окне. Словно кто-то ищет кого-то по домам, но никогда не находит. Над крышами кружат вороны. Их карканье — единственный звук в Валентайне. Они садятся на крыши, на табличку, на плечо идущему человеку — и тот даже не отгоняет. Птицы здесь не боятся людей. Люди здесь вообще ничего не боятся. Им уже нечего терять. Говорят, все они когда-то пришли сюда сами. Кто-то искал золото. Кто-то — любовь. Кто-то просто ехал мимо и решил заночевать. Утром проснулся — а дорога исчезла. С тех пор он ходит по кругу, как все. Они ищут выход. Ищут новый мир, где можно жить, а не выживать. Мир, где солнце встаёт по-настоящему, а не висит вечно одной и той же холодной луной. Мир, где можно умереть по-настоящему, а не ходить вот так, между жизнью и смертью, вечно голодный по надежде. Иногда кто-то останавливается посреди улицы, поднимает голову к луне и шепчет: «Я помню… Там было тепло». Потом облако закрывает луну, тьма падает, и человек снова идёт дальше. Потому что остановиться навсегда здесь нельзя. Здесь можно только идти. А табличка всё стоит. Буквы «Valentine» чёрные, жирные, вечные. Говорят, если ты однажды увидишь эту табличку — значит, ты уже здесь. И выйти отсюда нельзя. Потому что Валентайн — это не место. Это последнее слово, которое ты успеваешь произнести, когда понимаешь: надежда кончилась.
Элиас приехал в Валентайн в апреле 1893 года, хотя теперь уже никто не знает, был ли вообще 1893-й. Ему было тридцать два. В кармане — револьвер с одной пулей, в седельной сумке — фотография женщины с ребёнком на руках и письмо, которое он так и не успел отправить. Он искал золото. Нашёл табличку «Valentine». Сначала Элиас думал, что просто заблудился. Остановился у салуна, привязал лошадь, вошёл. Внутри было пусто, только бармен — высокий, в чёрном сюртуке — молча налил ему виски. Элиас выпил. Вкус был настоящий: жгучий, с дымом и дубом. Он заплатил серебряным долларом. Бармен взял монету, положил в ящик и исчез. Больше Элиас его не видел. Наутро дороги не было. Лошадь стояла мёртвая, будто высушенная за одну ночь. Фотография в сумке поблекла — лица жены и сына стали серыми пятнами. Письмо превратилось в пустой лист. Сначала он пытался уйти пешком. Шёл на запад, пока не увидел свою собственную тень, идущую навстречу. Тень была его, но шла в Валентайн. Он развернулся — и снова оказался у таблички. Тогда Элиас понял. С тех пор он ходит по главной улице. Каждый «день» (хотя дня здесь нет) он заходит в салун, садится за тот же столик у окна и заказывает виски. Стакан появляется сам. Вкус всё тот же. Он пьёт медленно, будто боится, что это последний раз. Он единственный, кто ещё помнит вкус. Остальные давно забыли даже свои имена. Их лица стёрты, как мел на доске. А Элиас помнит. Помнит, как звали жену — Ребекка. Помнит, что сын родился в марте и кричал так громко, что заглушал весенний гром. Помнит, как пахла её шея после дождя. Иногда, когда облако закрывает луну и город тонет во тьме, Элиас останавливается посреди улицы, поднимает голову и шепчет: — Ребекка… Я иду домой. И делает шаг. Но каждый раз свет луны возвращается, и он снова стоит у салуна. Рука тянется к пустой кобуре — пуля давно исчезла. Он входит внутрь. Стакан уже ждёт. Вороны садятся ему на плечи. Они знают: он последний, кто ещё сопротивляется. Иногда ночью, когда мерцание в окнах становится особенно ярким, Элиас выходит на крыльцо салуна и смотрит на табличку. Буквы «Valentine» кажутся ему теперь не названием города, а именем той, кого он потерял. Он шепчет: — Подожди меня… Я почти дошёл. И делает шаг вперёд. Но Валентайн не отпускает тех, кто ещё помнит. Поэтому Элиас Кроу всё ещё здесь. Самый старый житель города, который никогда не стареет. Тот, кто всё ещё помнит вкус виски. И вкус надежды, который давно горчит пеплом.
это невозможно, не пытайтесь найти город, здешние люди ходят в поисках надежды увидеть новый мир. Мир где они будут жить, а не выживать, где они обретут покой и счастье. Никто не знает о существовании этого места и если вы побывали тут, вряд ли вы уже сможете уйти.